В вестибюле меня встретила очаровательная блондинка в голубой униформе. Я показал ей приглашение. Она сразу засуетилась, стреляя в меня красивыми глазками.
— Я знаю о вас… Меня предупредили, что вы придете… Верховный комиссар вас ожидает. — Она сказала несколько слов в микрофон, приколотый к ее форменной блузке вместо брошки. — Разрешите вас проводить.
Она так таращила на меня глаза, словно я был по крайней мере о двух головах, и все о чем-то щебетала. А в кабине лифта вдруг спросила:
— Скажите, вы действительно… рыцарь Черной Башни? Я видела вас на Малом Споре и запомнила. Меня зовут Виола. Можно, мы теперь будем знакомы? Я так люблю конный бой — не пропустила ни одного соревнования!
Ах, нелегкая тебя возьми! Я огляделся, но из лифта выскочить было невозможно. Конечно, она прочитала в приглашении мою фамилию, и теперь начнутся записки, букеты, вздохи, охи. И чего занесло ее в Дом Техники?
— За кого же вы болели на Малом Споре? — спросил я, с отчаянием глядя на световое табло, цифры на котором словно заснули. Уж скорей бы доехать!
— Я сама участвовала в Споре. Я сделала тот самый верстак, который вы разрубили…
К счастью для меня, лифт, наконец, дополз до девяностого этажа, и мы вышли.
— Вы сделали замечательный верстак, — сказал я серьезно. — На нем очень удобно работать. Через неделю-две я вернусь, и мы вместе починим его…
В кабинете мне навстречу поднялся из-за стола высокий седой человек, к которому я с первого взгляда почувствовал расположение. Ему было лет сто сорок — сто шестьдесят.
— Комиссар Фаркаш, — представился он.
Я с интересом огляделся. Стол и кресла были обычные, папки, числом не больше десятка, стояли на самой простой полке, из техники я заметил только стандартный экран глобальной связи со стандартным же пультом. А во всех окнах, знаменитых телеокнах, виднелись только пейзажи Москвы — такие, какими они должны выглядеть с девяностого этажа.
— Вы скоро отбываете на Изумрудную. Вот заявка на ВП-перелет, — Фаркаш протянул мне листок бумаги. — Вас будет только двое?
— Да, я и робот Петрович. Ну и, конечно, немного вещей.
— Вы знаете, что вы первый человек, получивший разрешение посетить Изумрудную?
Это я знал — мне сообщила об этом Ганелона.
— Вот по этому-то поводу я и хотел с вами поговорить. Но сперва я кое-что расскажу вам…
Изумрудную открыли лет пятьдесят назад. Разведчики высадились на планету и попытались вступить в контакт с населением. Вначале все шло довольно мило, но потом появились представители центральной власти и дали понять, что дальнейшее общение нежелательно. Их соблазняли торговлей, обещали всяческую помощь, лекарства, развитие туризма — власти были непреклонны. Пришлось убираться не солоно хлебавши, даже не выяснив, откуда и когда взялись на Изумрудной обитатели.
Они явно были эмигрантами с Земли, даже разговаривали на Едином языке, правда, устаревшем, — видимо, планета была колонизирована кучкой беглецов еще в период создания Союза Коммунистических Республик, по времени совпавший с первыми звездными рейсами.
Разведчики подвесили на стационарной орбите ВП-станцию, а на планете оставили кабину для связи со Станцией, — это было единственное, на что удалось получить разрешение. И все эти годы никто ими не пользовался.
Теперь представьте себе ситуацию. Почти полвека на наши регулярные вызовы никто не отвечает, услугами Станции никто не пользуется. Почти полвека дежурные смены на спутнике изнывают от безделья. И вдруг Изумрудная заговорила — просят отправить на Землю пассажира, указывают, когда его забрать. Ребята рады, они сажают корабль тютелька в тютельку куда следует и видят конное войско с копьями и мечами, провожающее очень хорошенькую девушку. А по углам посадочного квадрата они видят четыре вышки, и им без бинокля видно, что на вышках сидят здоровенные верзилы с лучеметами и держат все это рыцарство и самих ребят под прицелом… Девицу, естественно, забирают. На Земле выясняется, что она наследная принцесса Изумрудной и приехала к нам учиться. Король, ее батюшка, прислал с нею слезную грамоту в наш Совет, из которой мы поняли, что он просит получше охранять его чадо, потому что ему, королю то есть, кажется, что чаду может угрожать опасность. Мы даем принцессе в сторожа робота высшего класса, снабдив его строжайшими инструкциями. Но принцессу никто не беспокоит, никто ей не угрожает. Да и кто может это сделать, если с Изумрудной не выезжала больше ни одна душа? Потом нас просят забрать королевского посланца, мы это делаем, он приезжает к принцессе, а та в слезы — оказывается, умер ее отец. Она едет его хоронить, возвращается, к ней снова приезжает тот же самый Летур, — все идет естественным путем и тревоги не возбуждает. А потом началось… На спутнике вызов за вызовом. То двое, то трое, то сразу пятеро. Тут мы, конечно, слегка промахнулись — надо было четко знать, кого мы везем, куда и зачем. Но, поймите, у нас не было никаких причин для тревог или подозрений… До тех пор, пока не погиб Летур.
По словам Ганелоны, это был разносторонне талантливый человек, великолепный художник и ученый-энциклопедист. Правда, наука на Изумрудной какая-то странная— алхимия, да и только. Точных сведений у нас нет, а принцесса дома ничему толком не училась и мало что знает… Так вот, Летур поступил в институт и стал изучать генетику. Когда мы уже потом поинтересовались, нам рассказали, что в голове у него была каша, подготовки — никакой, наивность во многих вещах чудовищная, однако это был, бесспорно, очень, очень одаренный человек…
Мы не знаем, что с ним произошло, — может быть, просто несчастный случай. Он купался в море, — это случилось недавно в Гурзуфе, — уплыл и не вернулся. Браслет связи оставил на берегу — он всегда так делал, сколько ему ни говорили, — очевидно, считал, что вода испортит механизм. О Летуре вспомнили только на следующий день, однако сразу искать не стали — мало ли куда мог отправиться человек! Но потом ребятишки нашли в камнях одежду. Через час тело обнаружили. Он пробыл в воде почти сутки. И представьте — врачи так и не смогли сказать, отчего он умер. Подозревают, что это был паралич сердца. Словом, самая естественная причина, но… Но только трое из тех, кто недавно прибыл с Изумрудной, в тот день тоже были в Гурзуфе!..
— Поверьте, Алексей, — закончил Фаркаш, — мы проверили все, что только могли. Люди не умирают просто так, без причины, но причин нет. Есть только смутные подозрения. Эти трое Летура не убивали. Нам удалось проследить весь их путь, и мы убедились, что они нигде не вступали с ним в контакт. А за час до того, как Летур пошел купаться, эта тройка уже сидела на веранде над морем. Они пили вино, ели шашлыки и играли в эту допотопную игру… да, преферанс, на щелчки по носу. И просидели там несколько часов, никуда не отлучаясь, — игра эта затяжная.
— А где они сейчас? — спросил я.
— Уехали. Вернулись на Изумрудную. У нас не было никаких оснований их задерживать.
— Скажите, а среди тех, кто прибыл с Изумрудной, не было детей?
— Детей? — изумился Фаркаш. — А в чем дело?
Я рассказал ему историю с вишневой косточкой.
— Это был мальчишка? Вы уверены?
— Я разговаривал с ним вот так же, как сейчас с вами.
— Я проверю еще раз, но, насколько мне известно, к нам прибыли только взрослые.
Тут мне в голову пришла одна мысль, и я спросил Фаркаша, нет ли у него фотографий тех, с Изумрудной.
— Конечно, есть, — ответил комиссар. — Разрешения на ВП-перелеты выдаются только именные, с фотографией.
Он взял с полки одну из папок и достал из нее пачку цветных стереоснимков.
— Вот этого я знаю, — сказал я и протянул комиссару Фаркашу снимок. — Это кавалер Рюдель, глава Черного совета Изумрудной, главный претендент на руку принцессы Ганелоны и на королевский трон…
Глава 6. Справочник Гименея
Я разыскал Тину в лаборатории. Она уже заканчивала свои записи, и я предложил ей поужинать вместе.
— Если не возражаешь, можем поехать ко мне. Бабушка скоро укатит в какую-то Тмутаракань, а пока будет рада накормить нас. Знаешь, когда бабуся дома, она не терпит, чтобы я питался с помощью автокухни.
— Тебе хорошо живется, — вздохнула Тина. — Очень славная у тебя бабушка. И где ты ее раздобыл?
— Скажу только тебе, по секрету. — Я наклонился к самому уху девушки. — Мне ее выдали за спортивные успехи.
Мне было очень приятно идти вот так с Тиной, болтая о всяких пустяках, по открытой солнцу галерее, повисшей на высоте двадцати этажей над институтским парком. Как-то незаметно для самих себя мы остановились у перил. Отсюда, с вышины, были видны вдалеке увенчанные звездочками острия древних кремлевских башен над лентой реки и разноцветные силуэты новых зданий, и безглазая труба Звездного Совета, и ажурные километровые зонтики погоды, и переплетенья скоростных магистралей над домами и рекой. Когда я положил руку на перила, мои пальцы прикоснулись к пальцам Тины, — очевидно, она этого просто не заметила, потому, что не отодвинула руку. Я вдруг ощутил внутри какую-то сладкую пустоту и понял, что не могу сейчас ничего сказать — ну просто ни слова. Мне хотелось только, чтобы мы вот так стояли рядом и молчали, и чтобы она подольше не убирала своей руки. Я не знаю, долго ли все это продолжалось, только вдруг почувствовал, что Тина тихо вздохнула, и от этого ее грудь на секунду прикоснулась к моему локтю. Я чуть-чуть подвинул свою руку, мои пальцы скользнули по ее пальцам и сплелись с ними. Это было так невероятно, что сердце у меня в груди вдруг забухало громкими редкими ударами.
